Валерия: " Редко можно дождаться сопричастности счастью"

Хочу спросить про ваши последние десять лет. Что изменилось у вас в жизни за этот период?
— На самом деле эти годы были временем разнообразного поиска и экспериментов. Я абсолютно состоялась как артистка: было спето много хитов, никому ничего уже не надо доказывать. С другой стороны, хотелось какого-то движения вперед.
Отсюда возникла зарубежная история. Мы поехали в Англию выпускать пластинку и не только: я участвовала в концертах с Simply Red, сотрудничала с Робином Гиббом из Bee Gees. То есть для меня это был очень плодотворный и яркий творческий период.
Когда мы вернулись в Россию, то хотели сделать большое шоу, причем альбом вышел в идентичном виде на двух разных языках, на английском и русском. Мы думали, что сможем сделать шоу, которое повезем по всему миру. Ничего подобного. Оказалось, вкусы российской публики очень сильно отличаются от западной, как ни верти. И здесь оказалось совершенно бессмысленным продвигать тот же материал, даже если он на родном языке. Поэтому пришлось опять искать что-то более понятное нашему слушателю.
Вышел целый ряд альбомов, и за последнее десятилетие из них самыми удачными были "Океаны" 2016 года и "К солнцу", это совершенно новая для меня история. Мне кажется, это вообще самые яркие альбомы из всех, что были после "Страны любви", даже после "Нежности моей". Как раз десять лет с тех пор прошло. Я не могу сказать, что они какие-то сильно экспериментальные. Кардинально там мало что изменилось. Но сегодня мы стали другими, и поменялось наше восприятие музыки и времени.
Кроме того, сейчас мы сотрудничаем с молодыми авторами, новыми именами. Скорее всего, это тоже дает определенную свежесть, помноженную на наш опыт.
Мне нравится то, что сейчас получается. Другое дело, что время сложное, продвигать материал очень тяжело.

В смысле того, что альбомы не продаются?
— Альбомы перестали продаваться, но это общая тенденция. Продвигать тяжело потому, что очень много в интернете всякого материала выплескивается. А среди всего этого трудно найти или продвинуть что-то хорошее, интересное. Поэтому, конечно, определенные сложности в наше время присутствуют, что и говорить.
Когда мы начинали, это было золотое время, тогда можно было деньги зарабатывать. Артисты понимали, что они запишут пластинку, фирма грамзаписи купит ее, и всё хорошо, и дальше понятно, на какие деньги делать шоу.
А сейчас всё рухнуло. Посмотрите, артисты идут по пути минимализма, и на Западе тоже. Нет денег в шоу-бизнесе, и откуда им взяться-то? Только с концертов, но с них мало прибыли при нашем состоянии экономики...

То есть стало меньше зрителей приходить?
— Я не о том. Представляете, сколько нужно денег для того, чтобы провести такое шоу, какое мы сейчас делаем? Поэтому билеты на наши концерты недешевые. У нас сегодня без спонсоров не проходит ни одно такое шоу, ни одни гастроли. Только на билетах нереально это вытянуть.
Должны быть очень большие залы, чтобы сделать приемлемой цену на билеты, а такие залы есть не в каждом городе. По всей России можно найти всего несколько дворцов спорта или стадионов, оборудованных под концертные площадки...
Короче говоря, ситуация у нас не очень хорошая. Во всем мире так же, но у них с площадками получше, плюс там страны не такие большие.
Я всегда, общаясь с людьми в соцсетях, призываю их покупать музыкальный материал, а не скачивать бесплатно. Стриминг – это же сейчас почти ничего не стоит.
А люди все равно хотят шоу, клипы. На какие деньги? Они думают, что артисты живут красиво. Это только так кажется.

Фото m.gazeta.ru

Но ведь появляются же новые исполнители, даже российские, которые находят пути распространения для их творчества.
— Безусловно. Я ни в коем случае не жалуюсь, мои песни попадают в топ, звучат на радиостанциях.
Просто если говорить о тенденциях времени, то именно так и выглядит музыкальная индустрия сегодня. 

А что вы сама слушаете? Например, из недавних российских исполнителей?
— Что-то интересное есть. Но я практически не слушаю русскую музыку. Мне очень нравится Monatik, но он опять же не наш, не повезло.
Из зарубежного мне нравится The Weeknd и Дрейк, Sia, Daft Punk, хотя они не такие уж новые. Ну, и, конечно, у меня любовь на все времена – Стинг.

Мне кажется, Стинг совершенно не меняется.
— Нет-нет, у него были эксперименты с народной музыкой на альбоме If on a Winter’s Night. Он его презентовал в соборе, там все было очень камерно.
Зато последний альбом такой, будто он снова вернулся во времена The Police. На концерте в Москве он играл несколько новых песен, про которые я подумала, что они из раннего, и я их просто не помню. Стинг поэкспериментировал и понял: зачем искать, когда все уже найдено?

У вас так же, получается. Вы поете тот же поп, железобетонно работающий, понятный, простой и классный.
— Отчасти, может быть. И представляете, как зрители-то счастливы. Одно дело – эксперименты для удовлетворения наших желаний, амбиций. А ведь здорово, когда они еще находят все-таки отклик и понимание у слушателя.
Вот я сама как зритель сижу на концерте Стинга, и я жду, когда он свои хиты споет. Когда в конце он запел Fragile, весь зал закричал от радости.

Я полжизни хотел задать этот вопрос. Это был 2003 год, я смотрел по ТВ концерт, по-моему, выпускной в Кремле. Вы вышли с "Часиками" и сказали тогда, что это премьера песни. И я с тех пор думаю: о чем вообще эта песня?
— Песня на самом деле очень глубокая, хотя казалось бы, она выглядит такой легковесной. Дети вообще думают, что это детская песня, потому что там есть строчка "девочкой своей ты меня назови".
Но на самом деле это крик души уставшей от одиночества женщины. Если ее спеть в романсовом варианте, то выяснится, что это глубокая лирика. Причем стихи писала потрясающе талантливая Лена Стюв. Настаиваю, стихи, а не текст. У нее никогда не бывает ни одного пустого слова, даже если песня в жанре поп-музыки.
Там есть такие строчки: "Я вижу твою улыбку, я помню свою ошибку, но сердцу уже не важно, что я ошибалась дважды". То есть [лирическая героиня] устала от одиночества, и она уже даже готова признать, что в этот раз она снова доверится не тому.

Фото youtube.com

К песням других исполнителей. Помните, у Земфиры было в песне "Небомореоблака": "Эти серые лица не внушают доверия. Теперь я знаю, кому поет певица Валерия". Что она имела в виду, по-вашему, когда спела эту строчку?
— Мне, честно говоря, абсолютно все равно, что думает Земфира по тому или иному поводу.
Но мне кажется, это некое творческое высокомерие, неуважение по отношению в первую очередь к зрителям. Мы были с ней на фестивале "Новая волна", где на одной и той же сцене выступали, после нее выходили все артисты нашего жанра. Она противопоставляет себя нам, а зритель-то у нее тот же самый. Она поет тем же, как она их назвала, серым лицам.
Дело даже не во мне, я у нее просто в рифму хорошо легла, "Валерия-доверие", Филипп Киркоров, например, не подошел бы. На одном из кассетных сборников в 90-е был такой речитатив: "Когда поет Валерия, смолкает артиллерия". Вот из этой же серии.

Если она и выказала неуважение, то к вашим слушателям, не к своим.
— Да у нас один слушатель. У меня интеллигентная аудитория: учителя, врачи, что называется, бюджетники.

Мне кажется, что у нее аудитория все же помоложе. Это не плохо и не хорошо, просто это так и есть.
— Не думаю, нет. Мы ведь в одно время начинали, в один и тот же период, в 90-е. Я прекрасно помню, как наша фирма грамзаписи выпускала ее первый диск, помню продюсера Леню Бурлакова, который ее нашел. Мы тогда ее демо слушали в машине. В общем, это очень некрасивая история.

А если перефразировать Земфиру: о чем поет певица Валерия? Я послушал почти всю вашу музыку, и мне кажется, что в ней много одинаковых тем: часто упоминается мама, текст часто про любовь, причем несчастную.
— Вообще, наверное, наши люди легче испытывают сострадание. Редко можно дождаться сопричастности счастью.

Именно в России или вообще?
— Мне кажется, это общечеловеческое. Хотя, с другой стороны, у нас больше минорных песен, рэгги — это вообще не наш вариант. Наверное, это тоже объяснимо: наши корни глубже, чем мы видим.

Это был первый такой кейс в новейшей истории страны, когда все СМИ писали о вашем разводе с мужем Александром Шульгиным, который случился после инцидентов с домашним насилием. Я хотел спросить у вас о волне голливудских и прочих расследований, связанных с харассментом, Харви Вайнштейном и другими. Как вы относитесь к этим разоблачениям?
— Мне кажется, что эта тема стала спекулятивной, честно.
Я понимаю, что, наверное, бывают такие случаи. Да, действительно, это отвратительно, гадко, преступно. А как [еще] к этому можно относиться?
Но у меня есть такое ощущение, что не все так просто. Почему вдруг [через] столько лет начали мешки старые вытрясать? Уже даже не смешно. Давайте говорить о тех случаях, которые хотя бы были недавно.
Я просто уверена, что в половине случаев, если не больше, всё делалось по обоюдному согласию. Кто сейчас может это доказать?
С другой стороны, у нас правоохранители не верят жене, даже если ее муж избил. Я сколько раз обращалась, мне говорили: "Принесите, пожалуйста, медицинское освидетельствование". Ну, хорошо, в следующий раз я пошла в травмпункт, а мне говорят: "Нет, вы должны идти по месту прописки". Но это вообще на другом конце Москвы. Поэтому, конечно, что там говорить, у них правоохранительная система просто лучше работает.
Нет, если там есть реальные доказательства, то я считаю, что поделом им.