Кирилл Серебренников: Фильм "Измена" - это очень русская тема

Как будто бы всего этого недостаточно, некоторое время назад Серебренникова назначают руководить московским театром Гоголя, труппа которого немедленно отправляет на него донос в адрес Путина и Медведева. Это ли не успех? Это ли не признание? Но режиссер отказывается почивать на лаврах: в эти дни он ударными темпами работает над постановкой в берлинской "Комише Опер" оперы Ольги Нойвирт "Американская Лулу" - доработанной версии незаконченного сочинения Альбана Берга.

"Мы подкупили профсоюз бутылкой шампанского"
Как вам работается, Кирилл, в берлинском театре?
- Я получаю огромное удовольствие! Для меня это подарок и счастье. Не знаю, что получится в результате, но мы работаем над спектаклем в любви, в радости. И каждый день не можем расстаться. Хотя, как вы знаете, немецкие профсоюзы очень строги. В определенный час все должны уйти. Но мы все равно работаем сверхурочно! Сегодня, например, подкупили профсоюз бутылкой шампанского.

Кто у вас поет?
- Действие происходит в Америке 1950-70-х годов, поэтому главная героиня у нас темнокожая. Партию Лулу поет американка Марисоль Монтальво - феноменальная артистка и певица. Главную мужскую роль исполняет швейцарец Клаудио Орелли. Таких артистов и в драме нечасто найдешь. А тут - невероятно сложная музыка, аранжированная современным композитором, но актеры существуют с виртуозностью цирка "Дю Солей".

На картине "Измена" у вас тоже задействован международный актерский состав.
- Да, мы несколько месяцев искали артистов. Поначалу собирались снимать звезд. В частности, Бенуа Мажимеля (исполнитель главной мужской роли в "Пианистке" Михаэля Ханеке — С.Т.). Он сейчас снимается в боевиках и очень дорого стоит. И хотя ему очень нравился сценарий, сниматься дешевле, чем за какие-то миллионы, он не мог по договору со своими агентами.

Ну и ладно, подумал я, обойдемся без Бенуа Мажимеля. К тому же все эти трюки со звездами давно не работают даже в Голливуде. Люди идут в кино совершенно по другим причинам. Я понял, что надо искать просто хороших артистов, которые подходили бы на роли в сценарии. Так мы нашли немку Франциску Петри и македонца Даяна Лилича, работами которых я очень доволен.

"Театр — это больше, чем секс!"
Вы считаете, что ситуация вокруг Pussy Riot может навредить картине в Венеции.
- Главный приз для меня – то, что мы попали на этот фестиваль. Я считаю, что ситуация вокруг Pussy Riot сильно вредит России. Власть, плюя на протесты многих граждан, консолидирует свой электорат, подыгрывает тем, на кого решила опираться. В результате раскол общества еще более усиливается, при этом шум отвлекает от реальных проблем экономики, а еще происходит ужасный репутационный удар по имиджу страны в глазах свободных людей всего мира.

Я не согласен с тем, что эта история может ударить по конкретным творческим персоналиям. Неужели вы, ставя оперу в Берлине, это почувствовали?
- Конечно, нет. А вот в Локарно, где показывали "Юрьев день", ситуация была иной. В день нашей премьеры началась война с Грузией. И я услышал такой текст: "Мы не можем давать приз фильму страны-агрессора." Потому что все это было подано как агрессия России по отношению к маленькой несчастной стране.

Но это была абсолютно другая история. В данном же случае речь идет о лишении свободы инакомыслящих, и российскую картину вполне могут поддержать.
- Я бы не хотел все валить в кучу. Мне кажется, что либо кино понравится, и тогда его как-то отметят, либо оно не понравится, и его не отметят. Здесь всего две опции.

Три: могут не отметить, даже если понравится. Например, картина Кэтрин Бигелоу "Повелитель бурь" несколько лет назад не получила в Венеции ничего. А потом собрала всех "Оскаров".

- Я стараюсь не думать о том, что будет в Венеции. Я свое дело сделал. Теперь все решит жюри.

Труппа театра Гоголя написала на вас письмо Путину. Труппа возмущена тем, что вы не нашли времени с ней поговорить, а вместо этого обмерили здание. Еще я слышал, что труппе не понравилось, что вы пришли в театр в шортах. Наверно, вы должны были надеть галстук и костюм-тройку.
- Была страшная жара. Я действительно был в шортах. И действительно пришел с архитекторами, чтобы понять, как со всем этим быть. Театр ждет реконструкция, это займет много времени и потому решение принимать нужно было мгновенно.

Я уверен, что театр начинается с пространства. Для меня, как для человека, который делает театр, он начинается еще и с той среды, которая его окружает - с района, улицы, со зрителей, которые туда ходят... Поэтому важно все привести в надлежащий вид, найти эстетику,стиль.

Если говорить о тех, кто будет играть в новом театре, то я, в принципе, знаю артистов, с которыми может состояться тот театральный проект, который я замыслил. Вполне вероятно, что из старой труппы нынешнего театра Гоголя кто-то останется с нами...

Не могу сказать, что у меня совсем не осталось обиды за это письмо, но я понимаю, что его написали люди, переживающие за свое будущее. Но сейчас все меняется. Люди не переходят от режиссера к режиссеру вместе со зданием. Один проект заканчивается, другой начинается. Артисты оперы приезжают в Берлин из разных стран,подписывают контракт на работу в спектакле. Если они будут хорошо играть и петь, будут звездами - их позовут еще. Если не будут - никуда не позовут. Это нормально.

Боюсь, что звезд в театре Гоголя нет. И о самом его существовании многие узнали, только когда вас туда назначили.
- В том-то и печаль. Одно скажу определенно, я буду делать другой театр — так, как я его понимаю и чувствую. Театр — это очень энергозатратная, энергообменная вещь. Он может делаться только на любви! Люди могут строить театр, только если им хорошо вместе. Это больше, чем секс. Это 24 часа ежедневного существования вместе. Именно поэтому для работы мне нужны актеры, которых я люблю и которым хорошо со мной.

"Ведомства приходят и уходят, кино остается"
"Измена" - без сомнения, очень европейский фильм. Что, по-вашему, связывает его с русским кино?
- Наш фильм рассказывает о возможности через прощение найти выход из самых страшных ситуаций. Это очень русская тема, как мне кажется. Хотя это я не о современной, Подмененной России, где прощения немного, а больше злости и ненависти, а о той, которая Настоящая.

Для меня это все-таки глубоко эмоциональный фильм, хотя кому-то он может показаться рассудочным. Если говорить о связях, то одна из картин, которую я держал где-то внутри, снимая "Измену", - это "Осень" Андрея Смирнова, которого я очень люблю и уважаю. Когда-то этот фильм произвел на меня эротическое впечатление...

Кстати, об эротике. С интересом узнал, что вы отсняли для "Измены" сцену несимулированного секса. Подобные провокации — не редкость в зарубежном актуальном кино. Но у нас, честно говоря, я ничего подобного не припомню.
- Все равно эта сцена в фильм не вошла. Картина отторгла ее. Хотя эти несколько кадров мы снимали очень мучительно. При участии специально обученных дублеров.

Таким образом вы обезопасили себя от нападок ведомства Ивана Демидова (заместитель министра культуры — С.Т.), запретившего недавно в России сенсационный сербский фильм "Клип".
- Когда мы снимали картину, ведомства Ивана Демидова еще не существовало. Да мы про это и не думали. Ведомства приходят и уходят, а кино остается. Если б сцена "работала", оставил бы, не задумываясь.

Вашей следующей работой в кино может стать фильм о Чайковском. В контексте современной России, где деятелей культуры обвиняют в пропаганде гомосексуализма, он рискует стать политическим.
- Да в контексте современной России даже фильм про Колобка рискует стать политическим! Потому что он круглый, похож на маску Pussy Riot и от всех ушел. Свободным хочет быть, а его взяли и съели! Конечно, в "Чайковском" легко можно найти множество элементов "на злобу дня". Но, честно говоря, со сценаристом Юрием Арабовым мы вынашиваем этот проект уже больше пяти лет.

Это будет "нормальный" биографический фильм или вас влечет куда-то в сторону Кена Рассела, который снимал рок-феерии о жизни великих композиторов?

- Я очень люблю Кена Рассела, но его фильм о Чайковском "Любители музыки" мне не очень нравится. Нет, мне бы хотелось, чтобы из нашей картины можно было понять кое-что о жизни этого человека.

"Я не собираюсь уничтожать русский репертуарный театр"

- Ваш продюсер Сабина Еремеева рассказала мне и о политическом проекте, который вы собирались вместе снимать.
- Это должен был быть фильм "Казнь" - антиутопия про Россию 2020 года по мотивам "Рассказа о семи повешенных" Леонида Андреева, одного из самых сильных моих впечатлений в литературе. Про молодых террористов, которые убивают премьер-министра...

Я понял, что если сниму эту историю, то просто...заболею. Она очень тяжелая, мрачная, депрессивная, с большим количеством смертей. Если я сам не хочу смотреть такое кино, то кто в мире захочет? Я просто не захотел брать на себя эту огромную ношу. Решил выскочить, сесть в другой поезд. Им и стал фильм "Измена".

Театр Гоголя, которым вы назначены руководить, - тоже совершенно другой поезд.
- Я всегда был свободным художником. И первый раз, не считая работы на Ростовском телевидении, поступаю на государственную службу. Все понимают, что русский театр переживает сейчас период больших изменений. И хорошо, что есть люди, которые могут организовать этот процесс и применить волю.

Я имею в виду Департамент культуры Москвы и его руководителя Сергея Капкова. Как бы ни реагировал коллектив театра Гоголя, в действиях Департамента нет ничего возмутительного. Никто не собирается пускать кровь. Никто не думает уничтожать русский репертуарный театр.

В театре Гоголя будут проектные блоки, но это тоже репертуар. Никто не собирается ломать школу Станиславского. Извините, я систему Станиславского в Америке преподавал и, наверное, знаю о ней даже чуть больше тех, кто обвиняет меня в намерении ее уничтожить. Это все совершенно не так. Это пугалки людей, которые живут в каком-то XIX веке. Они просто потерялись во времени, их очень жалко.

Вы часто ощущаете необходимость пробивать лбом стену косности?
- Да, в российском театре чрезвычайно велика сила привычки. Но, послушайте, весь мир, вся Россия давно живет на контрактах! Закрывают заводы, предприятия, огромные концерны. Никто не пишет писем правительству, люди просто ищут себе новую работу. А артисты почему-то считают, что они представители самой незащищенной профессии. Но это не вполне так.

Артисты – точно такая же профессия, как шахтеры, водители, журналисты, врачи. Они – такие же люди, как и все остальные. Другое дело, что очень хорошие артисты иногда становятся знаковыми, эмблематическими фигурами для своего народа и времени. Но это совсем другая история. Не надо распространять ее на всех. Артисты у нас любят считать себя детьми, но при этом могут спокойно получать зарплату и ничего не делать. Это иждивенчество. Это нечестно.

Чем работа в "Комише-опер" отличается от работы в Большом Театре, где вы недавно поставили "Золотого петушка"?

- Это нельзя сравнивать. В Германии опера является народным развлечением. Здесь это абсолютно демократическое искусство. Соответственно и оперный театр не является режимным объектом. Наш Большой театр всем хорош, но это имперская забава и витрина государства. Со всеми вытекающими отсюда последствиями в виде ФСО и жесткого контроля на входе. В Большой театр трудно попасть. В нем работают какие-то очень специальные люди, и там все очень секретно.

Хотите расскажу об одном из своих последних впечатлений? Работая в "Комише-опер", я наблюдаю, как на сцене параллельно с нами идут репетиции триптиха по операм Монтеверди. Там достаточно большая массовка. Я смотрю и думаю: "Чем эти 50 человек на сцене отличаются от наших 50-ти?". И не могу понять.

Вроде бы ничего особенного не делают, а все-таки отличаются. Потом до меня доходит, что это ... 50 свободных людей. В их повадках, в их телах, в том, как они себя ведут, как они ответственно относятся к работе, как они не опаздывая ни на секунду приходят в театр, как они слушают указания режиссера, есть что-то противоположное хамству, лени и холуйству, чего, к сожалению, с избытком у нас.

Это ощущение личной свободы, помноженной на высокую ответственность, здесь очень важно. Оно влияет на положение человека в пространстве, на степень расслабленности его плечевого пояса...